[Прокопыч]

Хоть и с юмором, но по теме:

«Чтоб вам пусто было!» — воскликнул Семен Абрамович, когда почтальон принес ему домой еще три ненавистных конвертика с постановлениями о штрафе. Подсчитав грядущие убытки, товарищ Кац еще раз произнес: «Чтоб вам пусто было!» — и бесповоротно решил: давно пора уж этим генералам сделать пусто...

И сделал.

Из воспоминаний Семена Абрамовича Кацнеленбогена

День первый. Принялся изучать кодекс. Ведь шутка ли сказать: за превышение скорости должен государству штрафов почти половину своей пенсии! А какой, извините, русский не любит быстрой езды? Значит, надо вооружаться знаниями и отбиваться.

День второй. Вспотел, но все-таки нашел в кодексе прореху! Для начала накатал жалобное письмо в ГАИ: мол, машина действительно моя, а вот скорость не моя. Да и я — не я, ибо машиной в тот день не управлял. И приписал жирно: прошу рассмотреть жалобу в моем присутствии.

Накатал, но не отправил — время надо потянуть...

День одиннадцатый. Отправляю кляузу в ГАИ аккурат на десятый день ото дня получения ненавистного конвертика со штрафом. Заказным письмом. С уведомлением. Чтоб, не дай боже, не «потеряли»...

День двадцать седьмой. Звонят из ГАИ:

— Жалобу подавали?

— А то! — возмущаюсь «произволом»...

— Приезжайте. Девятый кабинет. Разбираться будем.

День тридцать третий. Приезжаю в ГАИ. Симпатичный лейтенант вежливо любопытствует:

— А если не вы за рулем сидели, то кто же?

— Так это, — говорю, — племянник мой... Аркаша!

— Хорошо, — одобряет непонятно что лейтенант. — А если не признается?

— Пусть только попробует!

День тридцать девятый. Звоню племяннику:

— Аркаша, вся надежда на тебя! Чтоб ты сдох...

Аркаша живо отзывается, мол, всегда готов.

Вечером садимся с Аркашей сочинять его «чистосердечное признание». Я диктую — Аркаша пишет:

«Такого-то числа, такого-то года, в таком-то месте, управляя по доверенности автомобилем „Бентли“, принадлежащим Кацнеленбогену Семену Абрамовичу, имел неосторожность превысить разрешенную скорость на 38 километров в час, о чем искренне сожалею и в чем добровольно раскаиваюсь».

— Ой, дядя, — вздыхает племянник, — а вы не наделаете хуже мне?

— Да ни боже мой! Все продумано!

День сорок четвертый. Иду на почту и отправляю нашему разлюбезному лейтенанту чистосердечное признание Аркаши.

День сорок девятый. Из ГАИ звонит все тот же неугомонный лейтенант:

— Мы отменим постановление о штрафе, вынесенное в отношении вас, но мне необходимо составить протокол на Аркадия Григорьевича.

— Так мы ж только «за»! — ободряю лейтенанта и одобряю его мудрое решение. — Доставлю к вам оболтуса самолично!

День пятьдесят второй. На пороге кабинета номер 9 появляются двое: я и оболтус.

Лейтенант вручает мне решение по моей жалобе, которым отменяет постановление о штрафе. И указывает моему племяннику на стул: мол, садись теперь ты, коли попался...

Между стулом и племянником влезаю я:

— Таки вы хорошо подумали?

Лейтенант вскидывает брови:

— Не понял...

— Вы, наверное, желаете теперь Аркадию попортить настроение? Загляните в календарь!

— Фу, черт, — подсчитав дни, сдается без боя лейтенант. — М-да... Вам просто повезло...

По дороге домой Аркаша учиняет допрос: что да как... Берусь за просвещение племянника:

— Понимаешь, Аркаша... У них в кодексе есть такая статейка — два точка шесть... Так вот там написано: если твой дядя пожалуется на штраф, ему мало будет просто всплакнуть в жилетку. Ему, то есть мне, надо будет доказать, что камера — будь она трижды неладна! — поймала машину, в которой сидел не твой дядя, а, например, ты, дорогой Аркаша! И тогда отвечать будет не твой дядя, а ...

— А кто? Я? — Аркаша изобразил на лице обиду.

— Нет, ты тоже не будешь отвечать. Главное в этом деле — потянуть пару месяцев. А через пару месяцев никакой лейтенант... Да что там! Даже никакой генерал не сможет наказать тебя, потому что через два месяца за такие дела наказывать уже нельзя! Это называется срок давности! Понял?

Лицо Аркаши просветлело:

— Ха! Значит, вас наказать нельзя, потому что нарушил якобы я, а меня наказать нельзя, потому что поздно!

— Смышленый мальчик, — Семен Абрамович смахнул с левого глаза скупую слезу. — Весь в тетю Цилю...